![]()
Возвращение группы на базу после перестрелки.
Донецкая область, ноябрь 2014.
Тема войны не выходит из моей головы. Каждый день я живу без четкого ответа на вопрос «почему я не там» и «делаю ли я достаточно, чтобы больше наших ребят вернулись живыми». Вопросы о том, как откосить от призыва, возбуждают во мне рвотный рефлекс. Жирующие мажоры, которые пытаются не видеть войны, прикрываясь дешевыми отмазками «войны нет, её придумали СМИ» и «а что мы можем сделать», вызывают во мне больше ярости, чем даже боевики-ватники. Я думал, что поеду с другом воевать, но испугался и пописываю теперь статейки, попивая чаёк.
Беседа с человеком, который не побоялся войны и не соблазнился чайком.
Где работаешь?
— Официально числюсь на позиции QA, но время от времени выполняю роли product owner’a и operation manager’a.
Как ты относишься к Украине?
— Я никогда не был патриотом до событий Майдана. Хотел свалить из этой загнивающей страны, которая была 22 года в дерьме. Но Майдан показал, что из Украины можно сделать ту страну, в которой я бы хотел жить, если к этому приложить усилия.
Расскажи о своем участии в событиях на Майдане.
— Я не принимал там активного участия. Наоборот, вначале я смеялся, потому что это были танцы-пляски. Очередные гастроли в центре столицы. То есть, я не верил в него даже когда побили студентов — это была мелочь обычных потасовок с правоохранительными органами. Я ещё тогда говорил, что не приму этого всего всерьез, пока не прольется первая кровь, и до 19 января не появлялся на Майдане. Но как только случились первые несколько смертей, я понял, что власть перешла все границы, и сразу поехал.
И что ты сделал?
— Сначала я был зрителем. Потом начал спрашивать у сотников из самообороны, куда присоединиться, кому, что, где нужно. В первый день был в дозоре.
Кто-нибудь из твоих коллег участвовал?
— Да, но не все. В нашей команде из 10 человек, кроме меня, активно участвовал только один. Наше руководство (которое в США) тоже поддерживало. В самом начале даже передали 500 баксов на IT-палатку.
«Молотовы» кидал?
— Да, кидал. Я этого не стесняюсь и, наоборот, горжусь. Считаю, что каждый киевлянин после событий 19 января должен был приехать туда и кинуть свой коктейль Молотова в эту офигевшую власть.
Что ты чувствовал, когда бросал коктейль Молотова?
— Свободу. Подчеркну, что это было именно чувство свободы, а не ощущение безнаказанности. Как и большинство, я бутылки кидал перед отрядом Беркута, а не в него, таким образом поддерживая огонь и не позволяя Беркуту приблизиться. Но, разумеется, если бы Беркут пошел в атаку, я бы бросал на поражение.
Расскажи о своем участии в февральских событиях.
— В начале февраля снова наступило затишье — в это время я подвозил продовольствие и медикаменты, но активно не участвовал. Но 17-18числа снова началось наступление со стороны правоохранителей — тогда подожгли Дом Профсоюзов и БТРы начали таранить баррикады. Я наблюдал за этим на экране монитора, и ночью уже понял, что надо срочно ехать туда, потому что могут всё снести.
Вызвонил кореша. К двум ночи мы приехали на Подол. Оставили машину. Ехать было тяжело, потому что менты по периметру стопали тачки. Меня тогда ещё задержали, пытались втюхать, что машина угнана. Я полчаса пререкался с ментом, потом послал его и уехал.
Оставили тачку и поднялись пешком по Андреевскому спуску. Видели следы крови. Играло очко. На той же улице кто-то грохнул пацана, днем. Приходилось обходить блокпосты и большие скопления людей, потому что неясно было, кто из чьего лагеря. Этой ночью обходными путями мы таки добрались до Майдана, где до утра строили баррикады под взрывы гранат.
Где ты был во время расстрела на Институтской?
— Я был перед экраном телевизора, когда в 11 дня людей начали расстреливать из АКМ и снайперских винтовок. Тогда я сразу выехал и уже на месте оказывал пострадавшим медицинскую помощь — перетаскивал раненых, бинтовал.
Ты умеешь оказывать медицинскую помощь?
— У меня есть навыки в тактической медицине (ТCCС). То есть я знаю, как стабилизировать состояние раненого до прибытия врачей. Один медпункт был в отеле «Украина», другой — в консерватории. Когда раненых уже не принимал ни один, ни второй пункт, нужно было искать карету медпомощи — такие курсировали на Б. Хмельницкого. Медики там дежурили постоянно, по кругу периметра Майдана. Пострадавшие с огнестрелами и осколочными от гранат поступали безостановочно.
Медики, которые были на скорых, пытались быковать — мол, «мы не будем брать пострадавших, мы сейчас едем на вызов». Приходилось перекрывать движение, чтоб они никуда не уехали. Так что очень сильно помогли добровольцы, волонтеры, медики и анестезиологи, которые работали во дворце «Украина» и в консерватории.
Что было после Майдана?
— Когда Майдан закончился победой, я не чувствовал прилива патриотизма, но чувствовал гордость, что народ сказал ошалевшей власти свое твердое слово. Оказалось, что народ — не бесформенная масса, он может постоять за себя, что никакие мажоры ничего ему не сделают.
Раньше я все усилия прикладывал, чтобы свалить. Сейчас я, наоборот, думаю: надо остаться. Если не брать во внимание начало войны на Востоке, то при новом строе государства можно открыть и успешно вести свой бизнес, растить детей.
Что запомнилось перед началом войны?
— В марте отжали Крым. Для меня было неожиданностью, что 5% населения под шумок, пока нет новой власти, решили сливаться в Россию, и что Россия открыто ввела свои войска в Крым. Было шоком, что с нашей стороны ничего не было сделано, и мы сдали Крым без единого выстрела. Затем начались майские «бурления» на Донбассе, когда мы впервые начали терять наших солдат.
Почему ты пошел воевать?
— Добровольцем я хотел пойти еще летом, когда располагала погода. Но не позволяло здоровье. Поэтому я тогда развозил гуманитарку и медикаменты.
Воевать пошел, потому что здесь шла прямая агрессия на ту страну, где я хотел бы жить. Её целостность. Отжали Крым... но Крым — это ещё спорный момент. Там изначально был пророссийский контингент, и наша власть ничего не делала для защиты. Крым просто слили. Когда началась ситуация с Донбассом, то стало понятно, что Донбасс никто не сливал, потому что тут сухопутная связь с Украиной, здесь легче силовым путем держать контроль.
Со стороны ДНР и ЛНР воевали наркоманы и прочий мусор общества. Они получили доступ к оружию, и начали гасить мирное население, грабить, убивать. Я пошел на войну менталитетов.
Как ты попал на фронт?
— В августе мне пришла повестка, и вместо того чтоб идти в регулярные войска, которые, я знал, находятся в очень плачевном состоянии, я пошел в добровольческий батальон.
Как ты выбирал батальон?
— По принципу материального обеспечения. Я знал, что лучше всех оснащен «Днепр», потому что его обеспечивает Коломойский — человек, который входит в десятку богатейших предпринимателей страны. Поэтому я подал заявление туда.
Ты как-то готовился к войне?
— Стрельбой я увлекался и раньше. Хобби — страйкбол. Собственно, очень много страйкболистов ещё в мае-июне тоже добровольцами пошли в батальоны. Киевляне, мои товарищи, пошли в «Киевскую Русь». Это один из батальонов территориальной обороны, ВСУ. «Днепр» подчиняется МВД.
Как к этому относятся твои родители?
— Никак. Они не знают. Сказал, что уехал в командировку в США. Не хочу, чтобы они волновались.
Когда ты для себя решил, что нужно идти воевать?
— Это был момент, когда не просто кто-то штурмовал райцентр и стрелял в городе, но именно когда пошла техника. Когда Россия начала забрасывать БМ-21 (систему залпового огня «Град»). Когда они начали уже бить «Градами», я понял, что нужно идти (это был Май), но здоровье не позволяло. Когда пошел нестрелковый конфликт и начали наших пацанов бить залпами и артиллерией, я понял, что это полноценная война — еще без применения авиации, но уже война. И если ничего не делать и не остановить эту чуму, она могла спокойно дойти до Киева. Поэтому я и пошел — противника нужно атаковать на его территории, а не у себя дома. Я защищаю Киев, а не Донбасс. Чтобы эта чума не дошла до моего города.
Расскажи про службу в тылу.
— Занимался конвоированием грузов, раненых. Проводил тренинги по тактической медицине (я сертифицированный инструктор по ТС3).
Почему ты решил изучать тактическую медицину?
— На медика учатся минимум 7 лет. Тогда как ТС3 не требует каких-то глубоких знаний в области медицины. Навыки оказания домедицинской помощи может освоить любой человек.
Легче медика обучить стрелять, чем солдата обучить полноценной медицине. Первые навыки по ТС3 я получил еще до войны — это дополнительный скилл, навык выживания. Никогда не знаешь, когда попадешь в экстренную ситуацию, когда случится техногенная катастрофа или ДТП. Всегда вожу с собой жгут, бинты, полный набор аптечки.
Чем занимался на передовой?
— Дежурил на блокпостах, патрулировал, проводил тренинги по ТС3, транспортировал раненых с передовой в тыловые госпитали, оказывал медицинскую помощь.
По сколько часов в день вы спали?
— Иногда по два часа, иногда по шесть.
Было холодно?
— Был снежный ноябрь. Если засыпали в палатке, то буржуйку растапливали (палатка большая, военная). Я спал в спальном мешке, но не у всех они были. Я брал свой. Кстати, что касается формы, амуниции — я всё брал со страйкбола, в том числе жилет, разгрузку, кіску (с «азірівки» — это каска — прим. ред.). Бронеплиты пришлось докупить.
Ночью мы засыпали, когда было ещё тепло. Ночью буржуйка очень незаметно для всех тухла, и никто уже не мог растопить её в одиночку. Под утро внутри палатки было холодно — стены изнутри покрывались морозными узорами.
Чем вас там кормили?
— Полевая кухня — каша с мясом. На завтрак, обед и ужин всегда была либо перловая, либо гречневая, либо овсяная каша с мясом. Иногда были макароны-ракушки. Все было питательно, но порции были маленькими, и их не хватало, чтоб полностью насытиться.
Вы спешили поскорее доесть, чтоб не попасть под обстрел?
— Мы спешили поесть, чтоб другие успели. Палатка ж не резиновая.
С кем ты служил?
— Первый раз я ездил с батальоном добровольцев, во второй меня приписали к регулярным войскам ВСУ — с теми, кого набрали уже при мобилизации. Кто-то пришел сам. С моралью там плохо, потому что основную часть набрали из местных. Люди с Донбасса шли в армию только потому, что у них уже не было работы, и они искали способ прокормиться, заработать какую-никакую копейку.
То есть, они не за свой дом воюют?
— Зная их, я даже не уверен, что они воюют. То есть, там реально были потенциальные дезертиры, которым выдали оружие.
Стремно было с ними?
— Я не хотел бы попасть в их подразделение. Они мало того что не умеют оказывать медпомощь, не знают основ тактики, но и не хотят это всё изучать. Думают, что приедут на точку, где укрепятся, — и там всё поймут, там всему научат.
Они хотя бы учебку проходят?
— Их подготовка — это стрельба «в том направлении», неприцельная, — чисто тренировка, чтоб они не испугались, когда будет огонь сразу из 10 автоматов. Больше ничего не умеют. О тактике речи вообще не идет. Стадо, которое ничего не хочет и служит на «отвали». Они говорят — «убьет, так убьет». В этом кардинальное отличие от добровольца и того, кого призвали. Потому что доброволец сам хочет получить необходимые навыки, и сделает для этого всё. Поэтому работать с ним безопаснее, нежели с теми людьми, которых я там видел. Я ни в коем случае не хотел бы воевать с ними на одной стороне — просто не смог бы доверить им свою жизнь.
Есть возможность перейти в другое подразделение?
— В этом фишка добровольного батальона. Если ты идешь в аэромобильные войска, ты не можешь прыгнуть оттуда в танковые, но с добровольческими всё гибче — можно написать рапорт хоть после учебки.
Ты сохранил работу?
— Да, взял отпуск за свой счет на месяц. Начальник сказал: «смотри не погибни и никого не убей» и отпустил.
С кем бы ты хотел воевать?
— Это батальон Правый Сектор, ОУН — все эти батальоны входят в Добровольческий Украинский Корпус (ДУК). Я встречал их в самых горячих точках. Это патриоты, у которых высокий уровень морали, четкая субординация, тактические навыки. Среди них есть люди как с Западной, так и из Центральной Украины, есть кто-то из местных (с Донбасса). Вполне нормально реагируют, когда ты обращаешься к ним на русском языке.
Что тебя беспокоит в нашей войне?
— У нас в верхушке до сих пор сидят предатели — это слова не только мои, но и бойцов с передовой, с которыми я служил. В основе Украинской армии лежит совковая машина, которая сопротивляется всему новому. Пример: когда волонтеры передали в Минобороны новые беспилотники и приехали люди, чтобы обучать солдат управлять дронами, то им сказали: «у нас по уставу нет такой должности — оператор беспилотника. Нигде она не прописала», поэтому наши доблестные ВСУ отказались от них. Тогда как в Нацгвардии и добровольческих батальонах с этим проще — они для боевых действий используют то, что нужно, и быстрее адаптируют современные виды вооружения.
Еще беспокоит, что современная война — это не война пехоты. Это война дронов и артиллерии.
Беспокоит, что она в скором времени охватит всю страну. И уже не будет такой локальной. Беспокоит обилие тех сил, что там сейчас собрались. И то, что это затянется на длительный срок — смотрим на 2-5лет вперёд. Что меня ещё беспокоит — то, что война выгодна всем сторонам конфликта.
Тебе война выгодна?
— На войне гибнут люди, это ад. Мне она невыгодна, я войны не хочу, но не прочь бы получить боевой опыт, навыки выживания.
То есть, ты добровольно идешь в ад?
— При чем тут добровольно? Я же не виноват, что война пришла на порог моего дома. Я не хочу, чтобы она зашла внутрь. Я должен сделать всё, чтобы конфликт ограничился двумя областями и не достиг Киева.
Да и нужно помочь тем ребятам, которые сейчас на передовой отдают свою жизнь, здоровье. Им нужно давать возможность отдохнуть, проводить ротации. Там психологически очень тяжело. Выдержать ту же бомбежку, когда ты прячешься в подвале дома, а тебя два часа поливают минометным огнем или артиллерией, и два часа сыпется эта штукатурка, а ты и высунуться не можешь. Это очень тяжело. Сейчас там тратят силы добровольцы. Что будет, если они устанут, выдохнутся или их, не дай бог, перебьют? Кто дальше будет защищать нас?
Те, кто сейчас косит от армии и убегает от повесток? Вот это меня беспокоит. Если нашим ребятам сейчас не окажут должную помощь, эта война печально закончится.
Чего тебе не хватало на передовой?
— Разница между мной и другими бойцами: себя я обеспечил багодаря IT. Оно дало мне средства, и я купил всю снарягу. Государство дало мне патроны. Знания я тоже купил, обеспечил себя по медицине. Мне лично всего хватало. Другим бойцам — нет. Государство дало им только некачественную промерзающую форму, оружие и патроны.
Что касается нематериальной стороны вопроса, то мне немножко не хватало уверенности, что усилия не напрасны.
Что ты чувствовал во время своей первой перестрелки?
— Ощущения нельзя ни описать, ни передать. Те люди, которые служат в ВСУ на передовой, — для них это работа, обыденность. Но не для меня, хоть я уже имел опыт страйкбольных игр, стрельбы в тире и так далее. В страйкболе ты, как ни крути, понимаешь, что у тебя есть несколько жизней, а тут у тебя жизнь одна. И ты зазря лезть на рожон не будешь.
В общем, ощущения не из приятных. Зато со страхом помогал справиться адреналин.
Совсем другое дело — это минометный обстрел. Тут хочется вжаться в землю и молиться, чтобы снаряд не прилетел в тебя или не сложил тот дом, в подвале которого ты прячешься.
Уши закладывало?
— Нет. Я знал, что нужно открывать рот.
Ты был в наушниках?
— Не всегда. Наушники юзал только когда проводились стрельбы на базе. Всё остальное — без них. Приходилось быстро перемещаться: можно было их потерять или просто не успеть надеть. Когда ты на передовой, все может внезапно измениться и у тебя не будет времени.
Сколько ты собираешься воевать?
— Я как доброволец уже отвоевал, но зная, какая там ситуация на передовой, я жду вторую повестку на весенний призыв. Мне обязательно придет еще одна, потому что начинается четвертая волна мобилизации, чтобы сменить солдат на передовой. Чтобы дать им отдохнуть в первую очередь морально. Если будет выбор, я пойду в добровольческий батальон.
Кого не хватает в армии?
— Толковых людей и инженеров, чтоб управляться с нашей устаревшей техникой, и командиров, которые своим примером будут мотивировать других защищать свою родину. К сожалению, местные идут в обычные стрелки, чтобы выполнять минимум работы. Тогда как техники хватило бы на всех. И поэтому тот же батальон «Киевская Русь» проводит набор танкистов. Они на «Десне» сейчас тренируются.
Как относятся к войне твои коллеги?
— Часть айтишников, с которыми я был знаком по страйкболу, пошли в добровольцы. Часть были мобилизированы в ВСУ по собственному желанию. То есть белые воротнички, офисный планктон там тоже воюет.
Другая часть моих знакомых девелоперов, которые были далеки от милитаризма, прятались, когда началась вторая и третья волна мобилизации. Ради того, чтоб уклониться, они сваливали из Киева и работали удаленно.
Но в то же время есть группы айтишников, которые собирают деньги и передают их в волонтерские фонды или же сами покупают амуницию и передают ее конкретным бойцам на передовой.
Что нужно знать, перечисляя деньги в волонтерские фонды?
— В работе с волонтерскими фондами есть очень большой минус. Если вы даете деньги кому-то или на что-то, то вы не можете проконтролировать, что ваши деньги или ваша гуманитарная помощь в виде носков, трусов, оружейного снаряжения и экипировки дойдет до адресата. Поэтому с волонтерскими организациями стоит быть начеку и работать только с теми, кто делает отчет того, что собрали и передали конкретным людям в конкретные взводы. Если это официальный банковский счет конкретного батальона, то шансов, что помощь дойдет по адресу, намного больше.
Ты сталкивался с теми, кто наживается на войне?
— Был случай из личного опыта, когда мы привезли аптечки для одного подразделения на передовой (около 100 человек). Я провел тренинг и показал, как пользоваться аптечками. Затем эти аптечки должны были распределить между солдатами, которые должны были уходить в Донецкий аэропорт на смену ребятам из 79-йбригады ВДВ. На следующий день нам звонят бойцы и спрашивают:
— А у нас будут аптечки или нет?
— Так мы ж выдали.
— А нам комбат ничего не выдал.
Мы собираемся туда, едем, находим комбата, «выписываем пистонов» и сразу сообщаем в штаб АТО, что была такая ситуация: человек получил на баланс определенное количество гуманитарной помощи и присвоил её себе для дальнейшей перепродажи.
Это происходит сплошь и рядом: как-то раз передали рации Правому Сектору, который был в аэропорту. Через неделю те ребята возвращаются с ротации, и мы их спрашиваем:
— Ну что, рации помогли?
— Какие рации? Мы их не видели.
Нужно контролировать то, кому и как вы помогаете, чтобы вам давали отчет. Потому что просто переслать определенную сумму денег какому-нибудь дяде — бесполезно. Есть люди, которые наживаются на этой войне.
Что ты чувствовал, когда вернулся?
— Когда я вернулся сюда, уже спустя день мне хотелось попасть обратно на передовую. Потому что в Киеве всё это спокойствие, это веселье, эти корпоративы, эти концерты казались ненастоящими и наигранными. Иллюзией. Потому что не может народ веселиться, плясать и бухать на корпоративах, когда в шести часах езды от Киева уже идут боевые действия и гибнут люди.
Потом я уже прочитал, это называют «фронтовой синдром» — когда хочется вернуться обратно в реальность. Для меня такой контраст был слишком разительным.
Единственное пост-травматическое изменение, которое я у себя заметил, — сны стали очень детальными, и я их помню весь день. То есть сон нарушился. Ночью иногда просыпаюсь, потом снова засыпаю, вижу по 4-5совершенно разных снов.
Ты бы сейчас эмигрировал?
— Некоторые украинские айтишники передислоцировались в Польшу — в Краков, Варшаву. Я в этом не вижу никакого смысла. Если будет эскалация и она дойдет до Львова, то никакой Краков это не остановит — до него всего три часа езды.
Если б у меня была семья — жена, ребёнок, я бы без колебаний вывез их за пределы Украины минимум на два года. От всего этого подальше. Потому что сейчас очень много оружия свободно выходит из зоны АТО. Контроль на блокпостах оставляет желать лучшего.
Что для тебя — IT?
— IT дает мне финансы. Но лично мне, как человеку, абсолютно фиолетово, что мы разрабатываем софт для американский заказчиков, потому что он не защитит меня ни от пуль, ни от надвигающейся войны. Он дает мне деньги, которые я использую, чтобы помогать нашим ребятам на передовой.
Пока идет война, я не вижу смысла ударяться в изучение новых технологий в IT. Это время я сейчас трачу на получение навыков выживания и обучение солдат основам ТС3.
Каким ты видишь будущее нашей армии?
— Сейчас мы переходим к модели Израиля, когда каждый мужик должен пройти службу в армии в любом случае. Идет период ротации. Вызывают даже 60-летнихмужиков-пенсионеров, потому что они служили еще в Советской армии и имеют опыт. Их вызывают, и они идут, чтоб молодняк не гиб. Но если молодые сейчас не получат нужного опыта, то когда кадровые офицеры РФ дойдут до наших позиций, они будут просто мясом. Уповать на «мы попадем на передовую и там всему научимся» не стоит, это бред.
По моему глубокому убеждению, новую украинскую армию хотят сделать на базе Нацгвардии Украины, потому что сейчас их оснащают современным вооружением и техникой, и они более гибкие за счет того, что у них нет «динозавров» из Красной армии. Пример с беспилотниками показателен. Они не противятся ничему новому и, наоборот, перенимают опыт НАТО.
Надеюсь, люди осознают, что нужно помочь тем ребятам, которые сейчас за них там воюют, за них стоят и держат удар. Иначе через год стрельба будет в Киеве, и во Львове.
1) Якщо аналізувати нашу індустрію зсередини країни, то здається, що вона “у шоколаді”. Справді, у порівнянні з іншими секторами економіки, де спостерігається різкий спад та повномасштабна криза, ІТ індустрія у гривневому еквіваленті виросла на 120%, доходи інженерів-програмістів подвоїлись, а професія стала одною з самих перспективних в країні.
1) Не буду лукавить — этот год был очень тяжелым и неблагоприятным для развития ІТ (аналитические данные — тому подтверждение). Но все-таки был ряд хороших тенденций и событий.
1) Стан ІТ в Україні професійно оцінюють аналітики, і з того, що я читав — їхні висновки невтішні. Аутсорс втратив частину замовлень, і стало значно складніше отримувати нові замовлення. Інтернет-магазини сильно втрачають у прибутках, онлайн медіа втрачають на рекламних бюджетах, стартапам складніше отримати інвестиції. Разом з тим, усі ці проблеми — дрібниці порівняно з проблемами не-ІТ сфер, тому нам гріх скаржитись на життя. Зазвичай ІТ-продукт слабо прив’язаний до географії, можна порівняно безболісно перебудовувати бізнес з українського і російського ринків на європейський або американський.
1) Невзирая на то, что аутсорсинг в большинстве получает доходы в долларах, и нестабильный курс не является огромной проблемой, все остальные факторы вызывают мало позитива. К сожалению, чем дальше в лес, тем больше дров, в том числе и для аутсорса, поэтому отстраниться от проблем в стране не получится. Происходящее влияет как на потенциальных клиентов, которые все больше задумываются, прежде чем подписать контракт, так и на моральное состояние людей. Для некоторых коллег по рынку это вылилось в снижение темпов развития бизнеса, но есть и те, на ком ситуация глобально не сказалась.
1) Стоит отметить, что крупные иностранные заказчики опасаются отдавать заказы в Украину исходя из реальных и корпоративных опасений. В ответ крупняки украинского IT-рынка открыли реальные и фейковые офисыв Восточной Европе и в Латинской Америке, вывозят туда наших разработчиков, чтобы не терять клиентов.
1) 2014 год стал годом испытания для Украины, для её граждан, для промышленности. ІТ-индустрия не осталась в стороне от событий, и её коснулись те же испытания, что и всех. Я считаю, что в отличие от многих других отраслей промышленности, ІТ показало свою устойчивость к локальным и региональным потрясениям. Основная масса айтишников с самого начала революционных событий чётко стала на позицию Евроинтеграции и цивилизованного пути развития. Во время начала оккупации Украины IТ-компании достаточно быстро эвакуировали свои офисы вместе с оборудованием и сотрудниками в безопасные регионы, и этим показали свое умение выживать в экстремальных условиях без потери производительности. Во время эвакуации компании помогали друг другу, особенно меня радовала информация о дружеском поведении и помощи компаний в городах, куда переезжали коллеги из Крыма и Донбасса. Мародёров среди нас нет, и это ключевой момент ІТ-индустрии, который мы увидели в этом году.
1) 2014 год был одним из самых сложных для IT индустрии. Небольшие компании закрывались, средние усиленно сокращались, у больших были проблемы с привлечением клиентов в Украину. Заказчики начали задавать сложные вопросы и соответственно найм существенно снизился. После перебалансировки текущих проектов на выполнение как минимум из двух, а то и больше стран, пересмотра планов по Business Continuity, удалось успокоить заказчиков, сохранить рабочие места и даже частично возобновить найм. 
1) Та часть ІТ-индустрии, которая работает на международные рынки, пожалуй, пережила этот год легче всех остальных отраслей экономики Украины. Компаниям, ориентированным на украинский рынок, конечно, пришлось непросто. Что касается ожиданий украинских предприятий от ІТ в условиях текущей политической и экономической турбулентности, бизнес, в первую очередь, интересуют инструменты для сокращения затрат, повышения прозрачности и управляемости бизнеса.
Недавно узнал, что в одном только киевском офисе GlobalLogic ежегодно потребляется около 7 тонн кофе. В среднем 55 г ароматных зерен превращаются в литр напитка, что соответствует объему в 127 тыс литров за год! Да, мы пьем много кофе. Лично мне это помогает работать лучше.
Психологическое состояние начинающего программиста на испытательном сроке похоже на настроения студента-первокурсника, который ещё не сдал ни одной сессии и больше всего на свете боится вылететь из универа.
Так как я недавно стал обладателем второго сертификата ISTQB: Certified Tester Advanced Level Test Analyst, решил поделиться впечатлениями о подготовке и сдаче экзамена. В сети много информации по Foundation Level, но для продвинутого уровня ее почти нет.
Когда человек спорит до хрипоты о том, что круче — Apple или HTC, Mitsubishi или Hyundai, коты или собаки, чай или кофе, дело пахнет не конструктивом (как могло бы показаться), но национализмом. Если истина и рождается в спорах, то точно не в таких.
Статья не претендует на идеальную техническую точность и полноту, она предназначена для быстрого решения конкретной практической задачи с минимально достаточным пониманием сути происходящего.